Не ходите, детки, ночью, через тёмный Чёрный лес…
В самую глухую, страшную, звенящую лютой стужей ночь возвращались с Юркой, гитаристом, из Колышкино. Где танцульки «играли». Там парк с огромными липами, озеро… Имение когда-то было «Трёхбратское». Именно три брата-помещика проживали.
Стужа клубилась такая – рта не раскрыть, от оглушительного скрипа снега под ногами леший, спящий под корягой, вздрагивал, недовольно поёживаясь…
Спустились через парк, через мостик горбатый, с горки, вышли за ворота. Вот он, путь домой – всего-то два с небольшим километра до «колючки» - и мы дома…
Слева от дороги – Чёрный лес. Знатное местечко, туда даже немцы в войну заходить очень опасались.
Только наладились рвануть по булыжниковой дороге к гарнизону – со стороны леса волчий вой. Один, другой…Потом третий присоединился. Сколько тоски, ярости, безнадёги в этом крике ночи было. Сердце обрушилось… Голодно, холодно серым.
Как-то мне не очень уютно стало. Остановились. Закурили. «Юрик, – говорю, – а может, пошли бы такие путешествия в дупло? Сожрут ведь… Пойдём в баньке какой перекантуемся до света…».
Юрка выплюнул бычок, хохотнул: «Фигня всё это. Они далеко. Давай трусцой, прорвёмся…». Утомлённый рок-н-роллом, сеновальной любовью и «табуретовкой», он рвался в пенаты тёплые…
Ладно, как знаете… Прошли только метров сто – четыре тени от леса возникли слева. Дугой уже выстраиваются, а за ними – остальная стая подтягивается. И вой такой уже – боевой, предвкушающий, неотвратимый. А когда его слышишь наяву, а не в кино… И когда глаза жуткие, лунами жёлто-зелёными, ослепляют, душу леденя… Рядом почти…В упор…
Если бы нас тогда на Олимпиаду – мы бы обогнали ВСЕХ. Развернувшись, не сговариваясь, сами подвывая жалобно, понеслись обратно. Залетели в котельную, что санаторий тамошний обогревает. Кочегар-мужик нас приютил до утра. Посмеиваясь, накидал в угол каких-то ватников, на них мы и заснули.
Отправились домой только когда рассвело. За воротами – дальше они не пошли – следы с чайное блюдце. Глаза наши стали такого же размера, когда на середине обратного пути, у мостика деревянного через речушку, наткнулись на останки несчастной овчарки. Практически оболочка одна, шкура… Постояли, Юрик философски изрёк: «На её месте должны были лежать мы…»… И побежали домой..
С тех пор зимними ночами, если возвращались, шли с обрезом 12 калибра за пазухой. И с ракетницей немецкой – патроны от наших подходили. Но попыток нас сожрать больше не было
В глазах холодный блеск ночной луны.
Снег мягким пухом брюхо холодит.
Обычная работа – нет в ней новизны:
Ты – убиваешь, или ты – убит.
Шерсть дыбом. Память сердце в клочья рвёт.
Мороз не ощущаем – выстыла душа.
Он начинает свой ночной полёт –
Чужая жизнь... своя… – не стоят ни гроша.
Снег вихрем смерти выбелит бросок.
Клык-молния разрежет бритвой крик.
И, как всегда потом, слегка саднит висок.
Он так живёт. Он к этому привык.
